Одна из задач проекта, который я и М. придумали весной или летом в прошлом году - попытаться одолеть невежество, формировавшееся (здесь, допустим, представьте present continuous) веками (как минимум - редуцировать его влияние и распространение); его - невежества - жизненный цикл мне кажется явно большим, чем мой, явно лучше проработанным - на всех уровнях - чем этот проект. Невежество всегда удобнее и приятнее, как удобнее не задавать вопросы, не рушить интроекции и стереотипы, не сомневаться - что бы там не говорил Фейнман про power of uncertainty. Неясно, зачем задумываться о культуре согласия, если можно надавить, подчинить, сманипулировать, - Маугли, в конце концов, кого угодно достанет.

Правозащитничество по большей мере похоже на подорожник, на "домикнеболей", пишет когда-то М. в твиттере (да - особенно в этой стране). На хакатоне нам говорили об опыте зарубежных стран, и я морщилась - травма делала, и делает в какой-то мере, меня страшно узколобой: до поиска работающих коррекционных программ для агрессоров я дошла только сейчас, и зафиксированное - в несколько проверок - уменьшение рецедивов домашнего насилия вызывает много вопросов (постоянный мониторинг нереален, человеческий фактор всё ещё человеческий, etc).

Я делаю опросник для, хм, насильников, и М. ревьюит его после, и критикует вопрос, кратко звучащий примерно как "перестали ли вы насиловать людей, и если да, то в каком возрасте?", спрашивает:
- Вот ты можешь сказать, что я перестал жрать кислоту?
- Нет, - говорю (я вообще обнаруживаю себя в стыдном, ха, невежестве в социологии/социометрии в последнее время: и диплом, и проектные исследования в этом очень показательны).
- Но последний раз я жрал её черт знает когда, - говорит М.
Короче - это всё хуйня, переделываю.

Эта штука (проект), кроме всего прочего, здорово расшатывает эту травматическую узколобость (уязвимость): нужно общаться/работать с агрессорами, читать исследования и кейсы, прочитывать ответы на опросы (эти ответы). Когда-то на Atlantic, кажется, была статья о том, что гораздо эффективнее ебашить по триггерам людей с травмой - только так, якобы, начинается настоящая работа с оной. Я нежнофиалочно отнеслась к подобной инфе: работать или не работать с травмой, по идее, личный выбор человека.
Но мне нравится представлять травму шумом окружной, в которую только въехал, и жизнь с ней (с травмой; жизнь - не проработка ни в коем случае) - это слуховая адаптация к уровню шума. Фуры и кто-то забыл поменять глушитель, ты ворочаешься в постели и не можешь уснуть; пьяная компания подрывает тебя с подушки в четыре утра, ты просыпаешься в холодном поту, подумав - враги (или кто-то пришел, хотя ни у кого нет ключа, или кошка уронила гитару, или на нас всё-таки упал астероид), шлёпаешь босыми ногами по полу, пьешь воду из чайника; кто-то взрывает хлопушки, бьёт бутылки, кричит: "Ма(и)ша, прости!", а ты в неврозе и страшно дурном настроении. И спустя три, четыре, пять месяцев спишь кошачно (Кортасар) даже в День Независимости - ровно по семь часов (или сколько там тебе нужно) - в бесстрашии.
Травма, конечно, не дорога, и её нужно перемалывать-переваривать, она скорее отравление - и еще долго не ешь чертов рис с грибами и отпаиваешься регидроном, или наоборот - специально покупаешь лисички, вешенки и галлюциногены, чтобы после бить себя пяткой в грудь и говорить - нипочем мне ваша сальмонелла, смотрите, как я умею.
Приятно думать, что когда-нибудь (и с помощью этого проекта) получиться сказать чему-то повсеместному, неприятному, и, честно говоря, довольно страшному: хватит; гляди, как еще можно.
Один из самых запоминающихся заголовков 2016 - "Насилие надоело".